Фулгрим - Страница 135

К оглавлению

135

Ложа, размещенная буквально над сценой, носила неформальное имя «Гнездо Феникса», и её интерьер украшали фрески, выписанные золотыми и серебряными красками, декор дополняли желтые сатиновые драпировки, нависшие над тюлевыми занавесками. По верху ложи проходили собранные аккуратными складками полосы золотистого шелка, сияющие в блеске сотен свечей огромной люстры, освещавшей сцену.

Внезапное движение в Гнезде Феникса привлекло всеобщее внимание, и взгляды собравшихся устремились на могучего и прекрасного воина, во весь рост стоящего в глубине ложи. Облаченный в великолепную, царственного вида пурпурную тогу, Фулгрим воздел руку в приветственном жесте, купаясь в лучах обожания воинов и Летописцев, чьи сокрушительные овации сотрясли стены «Ла Венице».

Вожди Легиона сопровождали Примарха, и, стоило им занять свои места, свет в зале начал гаснуть. Как только остались лишь огни рампы, великолепный занавес разъехался, и на сцену выступила Беква Кинска.

ЮЛИЙ С ПОРАЗИВШИМ ЕГО САМОГО ВОЛНЕНИЕМ жадно впился глазами в фигуру синеволосой певицы, пересекшей сцену и спустившейся в оркестровую яму, чтобы занять свое место за дирижерским пультом. Сегодняшним вечером Беква надела скандально прозрачное платье, совпадающее по цвету с тогой Фулгрима и украшенное золотым шитьем. Тонкую, как паутинка, ткань, усеяли целые горсти драгоценных камней, сияющих подобно далеким звездам. Разрез платья певицы спускался от шеи до таза, демонстрируя собравшимся идеальные обводы её грудей и гладкость алебастровой кожи на тщательно выбритом теле.

— Великолепно! — выкрикнул Фулгрим, вместе со всем залом бешено аплодируя появлению Беквы, и Люций с удивлением заметил слезы на его глазах.

Прислушавшись к своим чувствам, мечник кивнул. Хотя за долгие десятилетия его службы на благо Легиона Люцию ни разу не доводилось общаться с привлекательными девушками, и, если честно, он вообще не знал, какие именно девушки считаются привлекательными, открытые всему миру округлости композитора и её несомненная… женственность заставили мечника затаить дыхание. Роясь в памяти, мечник понимал, что раньше испытывал подобные ощущения, только глядя на своего примарха, слушая особенно возвышающую музыку или готовясь вступить в кровавый бой. То, что вид смертной женщины может заставить его сердца биться сильнее обычного, поразило Люция до глубины души, и он почувствовал себя немного обманутым.

Глубокое молчание тем временем повисло над «Ла Венице», собравшиеся замерли в ожидание чуда, лишь сосредоточенное взволнованное дыхание десятитысячной толпы нарушало тишину. Взяв дирижерский мнемо-жезл, Беква постучала им по краю пюпитра, привлекая внимание оркестрантов, подала им знак о начале, взмахнула рукой… и увертюра к «Маравилье» началась.

Потрясающий ураган звуков вырвался из оркестровой ямы с первыми же нотами, взятыми на жутких музыкальных инструментах, созданных Беквой Кинской. Они заполняли все уголки «Маленькой Венеции», прекрасно переданные, чистые, романтично прекрасные, обещающие, что всё самое дивное ещё впереди. Люцию показалось, что мелодия подхватывает его и уносит в небывалое плавание по океану чувств… а музыка, вздымаясь и опадая, исторгала из глубин его души прежде небывалые эмоции и наслаждения… и вдруг сменилась тяжелыми, грохочущими ударами и дикими, безумными напевами, рвущими сердца собравшихся первобытным ужасом.

Мечнику хотелось смеяться и плакать, он вдруг ощутил ужасный, бесцельный гнев — но тот немедленно схлынул, оставив Люция в смертном унынии и меланхолии. Вновь сменившись, музыка тут же разорвала в клочья его тоску, сменив её чувством небывалой, восторженной свободы и ясной уверенности в том, что прежняя его жизнь была лишь прелюдией к чему-то невероятно, непредставимо грандиозному.

Беква Кинска, словно одержимая, металась на дирижерском подиуме, пронзая и избивая воздух дирижерским жезлом, её волосы метались вслед за неё подобно хвосту синей кометы. Люций с огромным трудом оторвал взгляд от прекрасной женщины и оглядел зал, стараясь понять, какое впечатление производит величественно-жуткая музыка на окружающих.

Он видел лица, вожделенно взирающие на сцену, людей, не верящих своим ушам от божественного наслаждения; глаза, наполняющиеся неведомой силой, когда диссонансные звуки, врываясь в головы зрителей, перешептывались с душой каждого из них, вызывая странные желания из её глубин.

Однако же отнюдь не все собравшиеся оказались в силах по праву оценить творящееся перед ними волшебство, и Люций со злостью увидел, как многие Летописцы, скрючившись в креслах, или рухнув наземь, зажимают руками уши и извиваются в агонии при каждом новом взлете мелодии. Он заметил худощавую фигуру Эвандера Тобиаса, и его гнев усилился при виде того, как неблагодарный архивариус пробирается к выходу во главе группки своих товарищей-писцов.

Внезапно сидящие рядом с ними Летописцы вскочили со своих мест и набросились на беглецов, и сбив с ног, принялись жестоко избивать. Минуту спустя все было кончено, и зрители вернулись к своим креслам, вновь уставившись на сцену. Люций испытал гордость за собравшихся, ещё раз вспомнив, как тяжелая ступня одного из Десантников раскроила одним ударом старый череп Эвандера Тобиаса. Похоже, больше никто в зале не обратил внимания на случившееся, словно так и должно было быть, но мечник почувствовал, что отголоски кровавой бойни расползаются по залу подобно вирусу или цепной реакции в атомном заряде.

А музыка все росла, взметалась к сводам и билась о стены «Ла Венице», словно зарождающийся ураган, пока вдруг не оборвалась невыносимым крещендо и, секунду спустя, зазвучала вновь, даруя уже какие-то совершенно невероятные высоты ярчайших ощущений.

135