— Похоже, вы так и не успокоились, несмотря на всё просьбы, мой лорд, — покачал головой Фабиус, и холодный свет блеснул на лезвиях скальпелей хирургеона.
— А что тут странного? — через силу, с искаженным злости лицом выкрикнул Эйдолон. — Ты же хочешь перерезать мне горло и засунуть туда орган, о предназначении которого я так ничего и не знаю!
— Это — модифицированный имплантат трахеи, который, соединившись с голосовыми связками, позволит вам издавать нервно-паралитический вопль, подобный тому, что вы могли слышать, сражаясь на Лаэре. Так кричали некоторые существа из их касты воинов.
— Ты хочешь запихнуть мне в глотку часть ксеноса?! — в ужасе дернулся Эйдолон.
— Отнюдь нет, — во весь рот улыбнулся Фабиус, — хотя, не скрою, в нем присутствуют цепочки чужеродного ДНК, но они объединены с геносеменем Астартес в ходе контролируемой мутации. Это всего лишь незначительное изменение, которое, вместе с тем, может спасти вас в бою.
— Нет! — почти плакал Эйдолон. — Я не хочу, не желаю, чтобы эта ксеноситская грязь попала внутрь меня!
Байл огорченно покачал головой.
— Боюсь, слишком поздно идти на попятный, мой лорд. Мои исследования одобрены Примархом, да и вы сами, если помните, требовали, чтобы я начал улучшать Детей Императора с вас. Как же вы тогда сказали? Ах да, вспомнил: «Я хочу стать совершенным воином, самым быстрым, самым сильным, самым смертоносным из всех Астартес!»
— Нет! Нет! Оставь меня, апотекарий! Я больше ничего не хочу!
— Извини, Эйдолон, — спокойно ответил Фабиус. — Просто расслабься, наркотики все равно сейчас тебя обездвижат. Я не допущу, чтобы образец, на которой затрачено столько труда, просто так погиб — а это непременно случится, если не поместить его в тело носителя.
— Я убью тебя, скотина! — лорд-коммандер из последних сил пытался освободиться, но его мускулы уже были ослаблены транквилизаторами, и металлические крепления прочно прижимали Эйдолона к столу.
— О нет, ты и пальцем ко мне не притронешься, — отмахнулся Байл. — Во-первых, очнувшись, ты поймешь, что и правда стал сильнее, смертоноснее и так далее. Во-вторых, жизнь воина полна опасностей, и до конца Великого Похода ты, Эйдолон, ещё не раз окажешься на операционном столе. Моем столе. Подумай, разумно ли угрожать мне, и засыпай. Очнувшись, ты поймешь, что наш любимый Легион в твоем лице сделал огромный шаг к совершенству.
Скальпели хирургеона опустились к горлу лорд-коммандера.
ЕЩЁ НЕ ПОДОЙДЯ ВПЛОТНУЮ к развалинам, глядя на них с другой стороны долины, Соломон решил, что в общем-то слово «руины» не особенно к ним подходит. Непохоже, что эта странная структура когда-то была частью некоего строения, по крайней мере, никаких явных следов разрушения в глаза не бросалось. Деметер, видевший на своем веку немало человеческих и ксеноситских построек, пребывал в полном недоумении.
Изогнутые вверху наподобие плеч лука, «руины»” достигали почти двенадцати метров в высоту, прочно держась на основании в виде овальной платформы из того же гладкого материала, немного напоминающего фарфор. Все строение казалось невероятно изящным и абсолютно нечеловеческим, но в нем совсем не было отвратительных черт, свойственных зданиям парящих атоллов Лаэра.
«Что ж, стоит признать, оно по-своему красиво» — решил Соломон.
Рядовые Астартес вновь рассредоточились вокруг своих командиров, занимая позиции около «руин». Деметер долгим взглядом окинул строение, и вдруг понял, что именно казалось ему неправильным все это время.
Арка совершенно не походила на здание, заброшенное в течение тысячелетий: на её поверхности не рос мох и лишайник, ветры и дожди будто обходили её стороной, а овальная платформа блестела, как отполированная.
— Ну и что это такое? — спросил Марий.
Соломон пожал плечами.
— Знак, веха… Я не знаю, всё может быть.
— И для чего?
— Для обозначения границы, например, — предположил Саул Тарвиц.
— Между кем, интересно? Здесь же никто не живет.
Решив узнать мнение Примарха, Соломон повернулся в его сторону и опешил. По прекрасного лицу Фулгрима ручьем текли слёзы, и стоявший рядом с ним Юлий Каэсорон плакал чуть ли не навзрыд. Деметер беспомощно оглянулся на братьев-капитанов, но те не меньше его были ошеломлены подобным зрелищем.
— Мой лорд, — неуверенно начал Соломон, — что-то случилось?
Фулгрим покачал головой и ласково ответил:
— Нет сын мой. Не бойся, ведь я плачу не от боли или страданий, но из-за великой красоты, что вижу здесь.
— Из-за… красоты?
— Да, да, именно так, — Феникс широко развел руки, словно пытаясь охватить весь замечательный пейзаж, окружавший Детей Императора. — Этот мир… его не сравнить ни с одним из прежде увиденных нами в Великом Походе. Где ещё можно найти столько совершенства во всем, столько дивных чудес, открытых каждому? В нем всё идеально, нет ничего, что хотелось бы изменить. Если бы я верил во что-нибудь помимо Имперских Истин, то сказал бы, что эта планета создана чьим-то прекрасным замыслом.…
Так же, как и Фулгрим, Соломон обвел взглядом зеленеющие равнины, поднял глаза к чистому небу, вдохнул прохладный воздух, прислушался к пению птиц. Он, безусловно, восхищался красотой девственной планеты, но никак не мог понять, что же так поразило Примарха? Юлий, как он заметил, истово кивал в такт словам Феникса, но все остальные Капитаны, видимо, чувствовали себя так же, как и Деметер.
Неужели Марий был прав и им следовало воздержаться от снятия шлемов? Вдруг в атмосфере планеты есть какая-то примесь, действующая подобно наркотику? Но нет, Фулгрима снял шлем позже него, и, к тому же, организм Соломона слабее, чем у Примарха. Яд должен был сперва подействовать на Второго Капитана.